| Обожаю слухи! В фактах легко запутаться, а слух — будь то правда или ложь — выдает с головой. |
Моего отца зовут Август Виггерс. Он родился в старом Берлине на заре двадцатого века. В сердце немецкой столицы жизнь шла своим чередом. Всегда уверенно, спокойно, равномерно. Немецкие юнцы делили игровые площадки с евреями. Будущие арийцы шагали по одной улице с узниками лагерей смерти.
Мой отец был легко внушаемым, податливым человеком. Когда по улицам понеслись слухи о фюрере из народа, он загорелся этой идеей. Вспыхнул, как порох. Сол Гилельс, его лучший друг детства, с которым он собирался вместе поступать в одну академию, стал теперь кровным врагом. Просто потому, что идеи Гитлера всецело поддерживали любителей приложиться к бутылке.
Ссора за ссорой. Вспышка за вспышкой. Не прошло и месяца, как отец рассказал отрядам полиции, где проживает еще не высланная из города еврейская семья.
| Нет смысла отрицать, что свобода всегда подстёгивает нас, в нашем сознании она ассоциируется с бегством от собственного прошлого, от притеснений, законов, надоевших обязательств – абсолютная свобода. |
Даже будучи уже стареющим средним служащим небольшого завода в Граце, куда мы переехали в начала 50-х годов, Август не утратил своих нацистских взглядов, по-прежнему верил в то, что только его род и немногочисленные другие достойны продолжить человеческую расу, дать ей лучшее, что у них есть.
Я никогда не воспринимал отца всерьез. К сорока годам его слова уже больше были похожи на бред сумасшедшего. В многодетной семье несложно оставаться без внимания родственников. И мне это прекрасно удавалось. Я не считал себя избранным и не принимал вещи как данное, как это делал мой отец. Работа на заводе вовсе не была пределом моих мечтаний. Я грезил о высшем образовании, о политике, о роли миротворца на планете, которая только-только отходила от кровопролитной войны.
Не слушая отца и мать, я поступил в университет имени Карла и Франца на факультет правоведения и успешно закончил его. Там же познакомился со своей первой женой. Она казалась мне прекрасной девушкой, поддерживала во всех моих начинаниях. И если бы не эта ее поддержка, я вряд ли бы когда-нибудь решился осуществить свою мечту. Я поступил на педагогический с той только целью, чтобы получить фактическое обоснования для возможности преподавать. Но далеко не в Австрии.
Мне было сложно расстаться с супругой и пятилетним сыном. Я не был готов к тому, чтобы вести оседлый образ жизни, а к 35 годам стать одним из заурядных белых воротничков. Едва ли мне перевалило за 29, как я собрал вещи и уехал в самое сердце Африки - Руанду.
+
| Вы ошибаетесь, если думаете, что радость жизни заключается лишь во взаимоотношениях. Смотрите сколько всего нам дано — радость во всём, в любом новом опыте. Людям просто нужно взглянуть на этот мир иначе. |
Яркое солнце, обжигающий песок и лазурное небо с зелеными пальмовыми листами на нем. Выросший в Австрии, я не был готов к такому климату, и первые несколько недель практически не выходил из своей комнаты. Если комнатой можно назвать барак с обваливающейся штукатуркой и осыпающейся побелкой.
Здесь были и другие белые. Но жили они так, как в веке семнадцатом проводили свои выходные зажиточные рабовладельцы юга Америки. Никогда не контактировали с местным населением, опасались ходить по улицам в одиночку и всячески сторонились новой культуры. Я был проще. Не понимал ни слова на языке тутси, но всячески пытался с ними разговаривать, смешивая зачем-то английский и немецкий, добавляя очень резкий акцент последнего языка. Горожанам это казалось смешным. Вскоре я познакомился со всеми жителями города.
Мои руки заметно потемнели. Каждый день от рубашек и маек оставались белые полосы. За лишний стакан холодной воды я готов был продать последнее из своей одежды. Так непривычно было мне в Африке.
Работу нашел почти сразу. Устроился учителем в местной школе, а заодно помогал по вечерам в каталическом храме. Чтобы выжить, почти каждая семья разводит каких-нибудь животных. Но есть здесь и те звери, которые не идут на убой. Из своих питомцев ученики собрали живой уголок в школе. Я развлекаю их тем, что учу их любимцев разным трюкам. Мелочь, а детям приятно.
Эту инициативу поддержали и родители учеников. Мне рассказали о фермере, который живет за несколько десятков верст от поселения. На его плантации есть несколько домашних слонов. Я отправился туда, чтобы чем-то удивить своих учеников. Редко увидишь преподавателя истории, обществознания и иже с ними верхом на слоне.
Несмотря на то, что я никогда не был особенно верующим человеком, я находил какое-то успокоение в местной церквушке. Тут не было выбеленных до блеска стен, вычурно золотых куполов, не было повсюду икон в тяжелых от богатств рамах. Но люди верили в Бога. Наверное, это и было проявлением настоящей веры.
| Сколько раз уже я это слышал. Сколько раз видел, как люди с усилием выговаривают эти слова. Сколько раз наблюдал, как глаза наполняются слезами и голос становится хриплым, когда нужно произнести простое слово – отец, брат, мать, сестра. |
Среднестатистический житель Соединенных Штатов Америки расходует 410 литров воды за сутки, говорю я.
В классе стоит полнейшая тишина. Что бы я ни говорил, дети слушают меня с неподдельным интересом. Я не знал, что такое возможно. Вообще-то, сейчас должен быть урок математики. Но я давно перестал соблюдать распорядок.
Каждый американец гордится своим происхождением, и всегда готов рассказать кем были его предки, и на сколько частей он итальянец, ирландец или англичанин.
Я сижу на столе. Сегодня пришло больше учеников, чем обычно. Я отдал им скамью, которая стояла за учительским столом. В этой непринужденной обстановке я уже лишние полчаса говорю все, что знаю об Америке. Я мог бы провести тест, заставить их учить. И очень вероятно, что они выполнили бы все безукоризненно. Но вряд ли это будет интересно даже мне, не говоря уже о детях.
Национальный цветок США - роза.
В класс врывается Зэмба. Он резко останавливается у порога. Его бешеный взгляд носится по комнате. Я вижу, что он хочет передать мне очень важную новость, но из вежливости не прерывает занятие. По этому же лицу я вижу, что вежливость сегодня может стерпеть.
Большинство американцев мало волнуют события, происходящие за пределами их страны. Если это не их историческая Родина.
Я отлучаюсь якобы на минуту, но прекрасно понимаю, что тонкие стены не дадут нам с Зэмбой остаться наедине. Срывающимся шепотом он говорит, что хуту перешли в открытое наступление. Сердце еще раз бьется о ребра, а после обрывается.
| Мы не дали себя сломать, мы приспособились; в этом нам помогли наши тридцать лет, из-за которых многое другое было для нас так трудно. Но самое главное это то, что в нас проснулось сильное, всегда готовое претвориться в действие чувство взаимной спаянности. |
Ученикам запрещено выходить из школы, пока я не вернусь. Я знаю, что они не ослушаются меня. Машина с открытым верхом гремит на ухабистой дороге. Пыль летит в лицо, оседает на волосах. На въезде в город меня встречает отряд хуту, вооруженный до зубов мачете. Они не трогают белых. Тем не менее, пришлось и обыск пережить, и лицом в землю полежать, прежде чем я смог проехать в город.
У некоторых детей не было сегодня занятий. Я еду в поселение, чтобы забрать их и родителей других своих учеников под охрану церкви. Рассказать им, как можно спастись.
Мало кто выжил после первой ночи. Многочисленные тела тутси лежали на чернеющих от крови дорогах. По их телам ползали огромные мухи, сверкающие тысячами своих глазков. Стаи собак начали кружить у тел. Я видел, как один из хуту убил ребенка, как били и истязали женщин, как резали мачете стариков.
И я ничего не мог сделать. Ничем не мог помочь этим людям, которых у меня на глазах лишали жизни. Сцепив зубы, я ехал обратно. Я нашел несколько родителей своих учеников и тайно привез их в храм. Остальным сказал как можно скорее, как только появится возможность, не медля идти к нам.
Зэмба перевел детей в Церковь. Здесь больше места, лучше условия. Я перестал спать. Ночами напролет думаю о том, что происходит в городе. Стоит закрыть глаза хотя бы на минуту, как я вижу реки крови на пыльных дорогах.
С каждым днем места становится все меньше. Заканчивается вода, провизия. И я прекрасно понимаю, что в живых остались лишь хуту, которые не продадут еду и воду даже за баснословные деньги. Впрочем, денег у меня тоже нет.
| Ни жизни, ни счастья, ни легких радостей бытия, ни детей, ни дома, ни ванной, ни чистой пижамы, ни утренней газеты, ни просыпаться вместе, чувствуя, что она рядом и ты не один. Нет. Ничего этого не будет. |
Во дворе затрещали выстрелы. Здесь только двое белых. Не сплю только я. Я вышел на улицу, подошел к высокому забору и выглянул на дорогу. В метрах 10 от ворот стояла машина, заполненная дюжиной хуту. Миновав их, к церкви шли солдаты. Снова оружейный грохот. От пуль, чуть повизгивая, на дорогу упали две собаки рядом с охладевшими трупами семьи тутси, которые, видимо, не успели добежать до церкви. Хуту никто не трогает. Миротворцам запрещено стрелять по хуту.
С пеной у рта, с бешенством, я подлетел к офицеру. У них есть оружие, есть возможность спасти всех этих людей, а они стреляют по собакам. ООН прислала армию, чтобы отстреливать стаи. Чтобы те не ели разлагающиеся трупы.
Офицер дал мне понять, что мои слова ничего не значат. У них приказ, который они обязаны выполнить. Я могу только попрощаться за ночь с людьми в церкви. На следующий день белое население эвакуируют из страны.
Хуту не решались действовать близ солдат, потому ушли в город. Я не спал. В голове настойчиво крутились слова офицера: "Как только мы покинем город, хуту снесут церковь до основания. Вас убьют первым или последним - это не играет роли, но жить вы не будете". Я зол на армию, зол на себя за бессилие. На шее от жары и гнева вздулись вены. Но я знаю, что в глубине души мне страшно. Очень страшно. Так, как не было никогда в жизни. Я смотрю в белый потолок церкви и не могу найти ответ на сотни вопросов.
Если я останусь, я просто умру.
| Ты предал меня. Но я буду жить дальше, зная, что я жив. Но сможешь ли ты жить дальше, зная, что ты жив? |
Стараясь не смотреть в глаза ученикам и их родителям, я вместе с остальными белыми сел в машину. Ожидание перед отправлением казалось невыносимо долгим. Я слышу, как тутси кричат о том, чтобы забрали и их или хотя бы детей. Я закрываю глаза и считаю тяжелые секунды до отправления из города. Люди не знают, что им делать, они пытаются залезть в кузов, передать на руки белым своих детей. Крики солдат уже не помогают. В воздухе гремят предупредительные выстрелы выстрелы. Я открываю глаща. Но это был всего лишь призыв для тутси отойти от машин, пули угодили в небо. Я вижу лицо одной из своих учениц, которая смотрит на меня, не отрывая взгляда. А ведь два года назад я пообещал ей и всем остальным, что останусь здесь до тех пор, пока они не окончат школу.
Рядом с девочкой стоит Зэмба. Он ее старший брат. Ему 22 года.
В его глазах больше мужества, чем в моих.
| Трудно забыть боль, но еще труднее вспомнить радость.
Счастье не оставляет памятных шрамов. |
Меня встречал серый Грац. Мрачный, неприветливый. Осуждающий. В каждом взгляде я ловлю презрение. Как будто эти люди знают, что я сделал.
История Сола Гилельса оборвалась в 43 году, как и всей его семьи. Погибли мать с отцом, сам юноша, а также две его сестры, младшей из которых не было и трех лет на день смерти. Я не знал, что вынудило отца так поступить с другом. Возможно, мне следовало его осуждать, испытывать праведный гнев, презирать и даже стыдиться. Но чем я сам был лучше? Я предал всех тех, кто верил в меня, а сейчас, живя в чистом Граце и ни в чем не нуждаясь, даже не знал, выжил ли кто-то из детей, их родители, братья и сестры.
По ночам, во сне, я слышу крики убитых. Просыпаюсь в холодном поту с ощущением, что я снова в Руанде. Что кошмар снова оживает.
Анна, моя жена, не понимает меня. Она злится, требует, чтобы я жил дальше. Настоятельно советует обратиться к врачу. Я не могу найти себе работу, потому что не в состоянии пройти ни одно собеседование. Она купила нам билеты в солнечную Флориду, чтобы я отвлекся, зажил, наконец, с семьей.
Но я не вышел из номера отеля. Ни разу за две недели отдыха. На пятый день Анна начала оставлять мне Фредерика, а сама шла отдыхать. Ведь мы приехали на курорт.
Очень скоро я узнал, что благоверная закрутила роман с каким-то мексиканцем. Он моложе ее почти на десять лет. В Небраске у него есть собственный дом. С бассейном. Анна говорит мне все это, пока собирает вещи. Она не может больше видеть мою кислую мину и меняет отель. Она спрашивает, хочу ли я, чтобы Фредерик остался со мной. Я машинально киваю.
Моя жена трахалась с мексиканцем, пока я, неуравновешенный псих с явными расстройствами, был один с нашим сыном в солнечной Флориде.
Я начал срываться.
С моим характером я мог без труда убить кого-нибудь в баре или на улице. Но вместо агрессии предпочел заливать все эмоции дешевым виски.
Я напился до потери сознания в день вылета. Анна не обеспокоилась о моей судьбе. Я не вернулся домой из чужой страны.
| У меня не было обуви и я почувствовал жалость к самому себе, пока не встретил человека без ног. Я взял его ботинки и теперь я чувствую себя лучше. |
Я пил, пока не закончились деньги. Походил больше на бездомного. А хотя, я и был бездомным. Без денег, без жилья, без семьи. Часто я спал около вокзала, но не подходил к железным путям. Пока однажды в одном из вагонов не раздались странные звуки.
Кто-то тяжело вздыхал, скрипел зубами, иногда толкался боком о металлическую пластину стенки вагона. Выцветшие зеленые буквы подсказали мне, что этот состав принадлежит цирку. Они пробудут здесь не больше недели, а после снова отправятся в путь.
| Я не мешаю людям говорить и думать обо мне, что им угодно, даже хуже, чем ты себе представляешь. Но вот что я тебе скажу: если мне что-нибудь не удается, я вовсе не прихожу к выводу, что не должен был за это браться; напротив, мои замыслы всегда продуманы, рассчитаны и, на мой взгляд, имеют свои raison d'etre. |
Я путешествовал с бродячими артистами в звании главного по дерьму больших кошек. Собак, попугаев, мышей, слонов, бегемота и пяти лошадей. И даже людей.
Никто не хочет иметь дело с алкашом. Я прекрасно понимал это. Пришлось умерить свою страсть к крепким напиткам. Я взял себя в руки, стал гораздо реже выпивать, а вскоре и вовсе бросил. Как мне казалось.
Чисто выбритый, снова дружелюбный и уверенный в себе. Я не заметил, как мои волосы подернулись сединой.
Я был в хороших отношениях с артистами. При необходимости мог заменить кого-то, если его роль на арене не требовала физической активности. Скажем, я мог объявить номер, разукраситься в клоуна, выйти вместе с пуделями вместо очаровательной Жасмин. Я знал по секундам все, что происходит в каждом номере. Реплику актера, каждый его жест. Я видел эти выступления десятки, сотни, тысячи раз.
Пока артисты готовятся к своим выступлениям, а я не занят работой, компанию мне составляет Ганс. Вообще-то я не знаю, как зовут этого старого сварливого пса на самом деле. Он прибился к нам где-то в Альбукерке, так и остался на моем попечении. Местами у него уже выпала шерсть. Похоже, что Ганс ни в коем разе не воспринимает меня, как хозяина. Напарник - максимум.
Себя и его я могу развлечь разве что фокусами или дрессурой. Дать лапу, перевернуться на спину - это все просто, не интересно, банально. Даже Ганс это понимает. Я вижу это в его грустных глазах.
Но теперь Ганс умеет кружиться. Ходить в обратном направлении, прыгать по одному кивку головы. Не знаю, зачем собаке этот навык, но он умеет бегать с прискоком. Ему можно доверить нетяжелые ведра. Словом, любой пудель цирка обзавидуется упорству старого Ганса.
| У каждого в жизни есть кто-то, кто никогда тебя не отпустит, и кто-то, кого никогда не отпустишь ты. |
Моим следующим шагом был карьерный рост. Виски не может окончательно выбить меня из седла. Я все еще самоуверенный, заносчивый и амбициозный. Насколько это возможно. Я показал трюки Ганса управляющему. Заметил, что это тянет на оклад дрессировщика, а не говноноса.
Управляющий намекнул, что вакансия дрессировщика собак уже занята. Мне предложили место берейтера. Иными словами, спектр убираемого навоза сузился только до конского.
Я помогал Эльзе с пятью ее подопечными. Она была младше меня почти на пятнадцать лет, но при этом я был вынужден стать мальчиком на побегушках. Делать вид, что меня это не волновало, гораздо глупее, чем признать, что такой ход вещей меня весьма задевал.
Но я был вынужден признать, что Эльза умна и совсем не зря занимает свое место. Она умела обращаться с лошадьми, знала, как найти подход к каждому животному. Ее выступления смотрели затаив дыхание. Причем не имело значения, была ли это работа в руках или Эльза в паре с одним из акробатов исполняла па-де-де. Она с восторгом рассказывала мне о каждом своем подопечном. С радостью. демонстрировала каждый новый трюк. Удивило меня то, что она начала интересоваться даже историей побитого старого Ганса.
В этой молодой женщине было столько жизнелюбия, что его с лихвой хватало на нас обоих.
Это была не любовь. Возможно, нечто большее. Мое безграничное восхищение сильной и благородной женщиной.
| Только подумай: работаешь, всю жизнь работаешь, чтобы выплатить за дом. А когда он наконец твой, в нем некому больше жить. |
Я был увлечен. Полностью поглощен работой с этими животными. Только со временем, узнав немало секретов от самой Эльзы, я был поражен, насколько легко эти звери, весящие в разы больше человека, готовы служить ему.
Помню, как однажды она предложила мне проехаться верхом на гнедом. Шутки ради я согласился. Не слишком правильное решение. Никогда раньше мне так не болели ноги, как после той поездки. Как выяснилось позже, сказалась нехватка опыта.
Я помогал Эльзе как мог. Когда она болела или плохо себя чувствовала, я мог заменить ее. Без особых проблем контактировал с ее подопечными. Но в то же время поймал себя на мысли, что мягким методам Эльзы не хватает жесткости. Лошади были разбалованы. В определенные моменты жеребцы отказывались выполнять команды своей наездницы. И из-за этого не одно выступление пошло под откос. Зрители хотят зрелища. Они пришли посмотреть выступление. Их не интересует полугодовая подготовка к часовому номеру. Они освистывают девушку, которая в слезах уходит с арены.
Однажды мы сидели в пыльной гримерке Эльзы. Я сижу молча, прислонившись спиной к стене. На столике стоит недопитая бутылка Highland Legend. У меня в руках тоже граненый стакан, на котором при вращении играет свет от горячих ламп. Но честно говоря, по большей части эта бутылка - работа Эльзы. Мне жаль эту девушку, но я молчу. Слова сожаления, сказанные вслух, унижают человека. Ей страшно идти к начальству.
На выступлении в Чили гнедой ослушался Эльзу, из-за чего потерял равновесие и упал на небольшой арене. В зале наступила полнейшая тишина. Уже через минуту публика пришла в себя. Волна шума прокатилась по залу. Лошадь запуталась в ремнях при падении, повредила шею. Он больше не может продолжать выступление. Эльза побледнела. Стоит молча. Хлыст держится на лямке, болтается на руке. Я выхожу на арену и в спешке увожу лошадей.
Это был первый день выступлений. Еще неделя в Чили, а мы уже с треском провалились. Я знаю, что скажет Морис. Он умеет затыкать рты своим подчиненным. Гнедому нужно лечение, но цирк не может себе это позволить. К тому же, теперь надо менять программу. Потом снова колесить по странам, штатам, столицам.
Все, что я могу сделать для Эльзы, - это не дать Морису кричать на нее.
Когда он врывается в гримерку, я встаю между ним и дрессировщицей. С каждым могло случиться, говорю я. Это не дает ему права забрызгивать меня слюной бешенства, например.
Морис на минуту замолкает.
В следующее мгновение мы безработные.
| Внутри каждого циничного человека живет разочарованный идеалист. А вот большинство людей с низкой самооценкой заслужили её. Замечать и подчеркивать последнее - это что-то вроде хобби. |
С помощью коллег и наших собственных сбережений нам удалось выкупить всех лошадей. В том числе и больного гнедого жеребца, не пригодного больше для работы в цирке. Чтобы обеспечить постой, мне пришлось устроиться на работу в местную конюшню. Я привык к черной работе. Год больше, год меньше - не имело значения.
Но все затянулось. Шли месяцы, я не выходил из минуса. Доходы покрывали расходы. И только. Эльза утратила всякую надежду. От яркой актрисы не осталось и следа. Она посерела. Ее руки стали еще тоньше. Бледные, словно обтянутые дешевой человеческой кожей.
Однако я не видел повода для печали. Должно быть, виски изрядно помогал мне поддерживать оптимизм.
Спросите меня, как обучить лошадь пиаффе.
Каждый день я подметаю пол в конюшне, подбиваю денники и вычесываю грязь из грив и хвостов. Мои руки по локоть в пыли. В горле жгучий привкус виски.
Спросите меня, как заставить лошадь выполнить крупаду.
Каждый день на конюшню приходят толпы детей. Я даже не в состоянии запомнить их лица. Не понимаю, зачем их пускают к лошадям. Когда лошадь выйдет из-под контроля, восьмилетний ребенок не сможет никак ей противостоять. Сломает руку. Или даже ногу.
Спросите меня, как лошади удается так долго исполнять галоп на трех ногах.
О, я не люблю детей. Особенно тех, кого безмерно хвалят родители даже за самые малые успехи. Когда пошел второй год моей работы в Чили, я выбил себе место тренера. После отвратительной тренировки я не утешаю своих учеников. Что плохо, то плохо. И если только ложь может заставить человека идти дальше, ему со мной не по пути.
Спросите у меня, как плавно перейти от испанского шага к рыси.
Каждое утро я встаю на час позже обычного. Иду в манеж, где меня уже ждут ученики. Они не услышат слов одобрения, если не заслужат этого. Возможно, остальной смене покажется смешным неуклюжее плюханье задницей в седло после кавалетти, сопровождаемое потерей равновесия. Возможно, я буду настолько не учтив, что замечу это.
Спросите меня, в чем секрет баллотады.
Занятие началось.
![[UP]](http://forumstatic.ru/files/0014/14/b6/74948.png "Вверх")
![[DOWN]](http://forumstatic.ru/files/0014/14/b6/29600.png "Вниз")
